Песни есть разные. Есть песни для всего. Все звучит и все слагается в песни. Слышим ли мы движение души? Движения мира? Понимаем ли мы песни вопреки языковым познаниям? Да. Ведь звучание повсюду и во всем.
Когда мы слушаем себя изнутри и слушаем другого, мы можем услышать единый язык. Но мало слушать — необходима смелость. А что такое смелость? Это многое в едином.
О, смелость пахнет совершенно особенно: она пахнет тишиной. Она пахнет движением. Она приносит едва уловимый аромат интуитивного знания. Она — изнанка спокойствия. Смелость услышать — тонкое искусство. Нелегкая задача и ответственность. Но освоив ее… уловив ее замысел… начинаешь складывать нити и камни по-своему. Да так… что звучат они. Поют! И песни их слышны на многие миры. И песни их тихи, как полуночное солнце.
Песни приходят и уходят. Проходят сквозь пальцы, сердца, бедра, глаза… Песни льются и текут… Но забыл человек как слушать…
Забыл и утопил себя в приятной мелодике устной речи и требовательной грамоте ума.
Как отправишь человеку песнь, так чуешь ведь, что слышит. А выделить не может, поверить не умеет, боится, что мир его маленький по швам разойдется, и не будет вокруг него ничего, кроме безумного звона и тишины, давящей на уши того, кто свою душу к себе и на милю не подпускает.
А ежели подпустит, то обязательно кусок отщипнет неоудобный: «Прочь! Прочь, неизвестное известное, невидимое видимое, горько правдивое».
Вот и ходют вокруг сплошь ампутированные… Да еще и встречных-поперечных от песен прививают: «Все не так, как ты ощущаешь. Ничего ты не ощущаешь! Не слушай ты этот экстаз ликующий, не береди свое сердце. Пусть лучше спит оно крепко, тогда и нам спокойнее спать будет».
А песни как звали, так и зовут.
Но теперь их зов — не более чем жужжание назойливой мухи во влажный английский полдень. Лучше проще, чем по-другому. Лучше тысячелетиями утрамбованная дорога, чем под землей лежащее первозданное — кристально чистый, горячий голос разодранной на куски души человека, теперь столь мало похожий на голос души земли.