Эта история была давно забыта людьми. Но не теми, кто жил у высокой реки. И я расскажу её, как помню, ибо было это словно вчера, едва застыл в кровавом янтаре осколок. Жила в деревне у высокой реки молодая женщина. Элурис звали её, хотя никто не ведал её настоящего имени. Никто не ведал, чья кровь течёт в её серебряных венах.
В деревне почитали её за свою, хотя и была она полукровкой, прибившейся к людскому племени. Знали её также, как носившую в сердце забытые имена богов.
Жила она на самом краю деревни. И приходили люди к ней по разным вопросам. За советом жизни-смерти-жизни, с ранами душевными, с бессонницей приходили. И отвечала им Элурис, та, чей род никому был не ведом. Иногда возвращала она людям память. Ценой своей собственной; но не ведала она об этом. И жила деревня в мире, укреплённая громадными человеческими сердцами, доверенными Элурис – той, которую не знал никто.
Но не спалось ей черными ночами.
Не спалось под мягким одеялом.
Не снились ей больше сны забытых богов.
Долгие годы утекали сквозь вечность.
Потому что потеряла она покой от влечения. От влечения к роду людскому. От сердец их огромных и смелых. От сердец простого мира и простых радостей.
Тоска сжимала её сердце. Волнения, бывшие такими острыми в пору её никому не известных детства и юности, стали занимать её больше, чем вся жизнь, кипевшая вокруг.
Но вокруг были только люди.
Только люди и их жизни были вокруг.
Их тепло, их добро, их сказочные устремления к чему-то почти знакомому, к чему-то почти похожему.
Нет, то не было похоже ни на что.
И она разрывалась. Сама она становилась человеком, увлеченная их солнцем. Она металась искрой между тем, что ей было дано и тем, что видела она вокруг. И задыхалась от жажды быть.
Она видела своё сердце маленьким. В пятнисто-радужной скорлупе, похожей на драконье яйцо. Она выла от боли и не могла узнать, что же с ней не так: шаг вперед, и знание отдалялось, как горизонт, до которого невозможно дойти. Почему другие люди – люди. А она, кто?
Со временем её страдания стали казаться ей чужими.
Её собственные переживания стали казаться ей сломанными.
Скомканными. Ненужными.
И чем дольше находилась она среди людей, тем более смутной становилась её память о себе. Тем больше влекло её в человеческие миры, тем больнее было… оставаться собой.
И наконец память остановилась. Память стала отказывать.
Так реагирует она на мутацию. Такому существу, коли рождено оно для двух миров, следует выбрать.
Выбрать кровь.
Выбрать звук, на которой идёшь.
Звук ли это твоей сущности.
Или это звук долгожданного приюта, в котором ты решаешь остановить свою жизнь?
И однажды чёрной ночью, та, которую звали Элурис, проснулась.
Проснулась она от собственной ярости.
Проснулась она от тонкого призвука, испепеляющего кровь.
Так зовут свои.
И подошла она к окну.
И увидела небо.
А под небом – землю.
Большую и синюю, словно глянцевый кокон из крыльев, обнимающих сердце ночи.
И вспомнила она, что была рождена в сердце ночи. А для таких, людское тепло никогда не станет родным. Иное им родней.
Для таких – стремление к переживаниям и волнениям людского мира значит смерть.
Та смерть, из которой не возвращаются.
И стояла она так долго. Та, которую называли Элурис, синим пламенем любви, стояла долго-долго.
Она перешептывалась с теми, кто звучал в ночи струной, пронзающей высь.
И стояла она так долго.
До самой зари стояла, пока пепел тумана не стал подниматься к порогам домов.
И тогда вышла она на крыльцо. Вышла и услышала просыпающиеся песни человеческих душ. Интересно звучали они, сплетаясь в горячее кружево. И нашла она посреди звучания этого свою нить. Свой голос нашла она.
Был он дрожащим. Был он страшным. Незнакомым показался ей. Дурным предчувствием он показался ей.
И протянула она к нему руки свои. Чуткие пальцы свои.
И выдернула нить. Вытащила свой голос.
Ступила она с крыльца. Та, которую звали Элурис, носительницей пламени воды, ступила с крыльца.
И долго шла она вдоль домов людских. Вечность шла.
Слушала песни их душ, шепот их мыслей, трепет их сна,… влечение и беспокойство своей сущности: там жизнь. Там лёгкость, тепло. Там истории, положенные на камень печи.
А она шла вдоль них. Шелковые пальцы переплетали пыльцу и туман. Острые пальцы шептали осень.
Так вышла она к кладбищу. И нашла могилу свою.
Людьми обставленную могилу свою.
И не было имени на ней.
Не было букв на ней.
Был только чёрный камень, хрусталем пронзающий высь.
Бросила на камень она кружево пыльцы и тумана, голосом своим песню вывела. И опомнилась от голоса своего же.
Опомнилась та, которую звали Элурис, свет очей моих.
Опомнилась и огляделась.
Нет места ей среди людей.
И потому нет покоя сердцу.
Чуждо ей молоко человеческих страстей.
Как чужда и кровь, будто бы перелитая в её чуткое тело.
К чему была эта погоня? К чему эта жажда жить чужую жизнь какой бы сладкой она ни была, старательно превращающая тебя в кого-то совершенно другого? Разве может волк быть медведем? Разве может сокол быть ястребом? Разве может …?
И от чувства этого сердце биться стало. Сердце тёплым стало. Словно не замерзало никогда. Горячим сердце стало.
И потрескалась скорлупа, укрывавшая его. Потрескалась и опала.
А что оказалось под ней, то никому не ведомо, ведь не осталось подобных ей в окрестных местах, и не у кого было спросить, как вспоминают они себя.
Поговаривали, что деревня вскоре опустела.
Ибо кровь Элурис больше не питала землю.
Кровь Элурис принадлежала теперь ей самой.
И не было ей больше нужды в приюте.
Ибо обрела она самое себя.
Обрела и ушла на мир смотреть своими глазами.
Обрела и ушла, танцуя беззвездную полночь.
И с людьми она танцевала, так говорят.
Но не сливаясь с их именами с той поры
Записано: 2018